Ю.Е. АСТАХОВА (г. Казань, РТ) о языковой политике в национальных республиках

Обсуждение проблемы изучения русского и национальных языков в национальных республиках в последнее время стало одной из горячих тем в связи с тем, что проблема эта непосредственно касается национальных чувств всех, кто не по своей воле подключен к этому процессу.

С этой точки зрения интересно рассмотреть те семьи, которые, отно­сясь к этническим (назовем так — меньшинствам) представителям «титуль­ных» наций, в то же время относятся либо к русскоговорящим, либо — в силу определенных мнений, принятых в семье, считают необходимым углубленно (для нац. территорий стандартизированное изучение русского языка вос­принимается как углубленное) изучать общегосударственный язык — даже, казалось бы, во вред изучению языка родного. Таких семей в национальных республиках много, и это если не считать семей «смешанных» — проживают они, в основном, в достаточно крупных городах, «сливаясь» в своей массе в некий пласт «не определившихся». И в общем не воспринимаются как со­юзники ни для русских (т.к. не могут четко и определенно заявить: мой род­ной язык — русский), ни, понятно, для татар или башкир, которыми воспри­нимаются как манкурты, люди без чувства сопричастности к национальным ценностям, чуть ли не предатели народа и его интересов.

Итак, мы обращаем свое внимание на тех людей, которые не имеют до­статочных оснований сказать «нам не нужен родной язык», но говорят «мы хотим изучать язык русский». И именно рассмотрение таких семей и опре­делит новый взгляд на процессы, связанные с языковой политикой, проис­ходящие в национальных республиках.

Если русских можно «традиционно» обвинить в некоем националисти­ческом чувстве превосходства, как бы заложенном вековой историей, то у русскоговорящих татар или башкир это «врожденное чувство сопричастно­сти к великой нации» отсутствует. И, тем не менее, свой родной язык они изучать как будто не хотят. Даже несмотря на то, что знание национально­го языка — государственного языка республики, — казалось бы, открывает для их детей, носящих национальные имена и фамилии, дополнительные перспективы карьерного роста в дальнейшем (что предлагается радетелями за вторые «государственные» языки как сильный мотив для их изучения.) Однако почему-то и этот мотив не работает, несмотря на то, что дети ходят в школы и проводят многие часы за бесполезными по результату занятиями.

Что бы там ни говорилось, ни один человек в здравом уме и твердой памяти не заявит, что знание нескольких языков — это плохо. И ни один человек не скажет: «Я не хочу знать родной язык моего народа», даже если в силу обстоятельств родного языка не знает. Однако мы видим, что это не

так. Люди не осваивают не просто родной язык, но язык, имеющий статус государственного. И это парадокс, заводящий ситуацию в тупик, когда пред­ставители региональных властей как бы вынужденно начинают проводить политику по внедрению национальных языков в обиход. Имеются и подза­конные акты, дающие властям национальных образований требовать не­укоснительного исполнения этих законов.

Таким образом, проблему надо переводить из плоскости «хотят — не хо­тят» в плоскость « почему не хотят?». Первое, что приходит в голову, — это отсутствие мотива для обучения. И это правильно, т.к. мотив — это мощный и, наверное, главный фактор любого образовательного процесса. Однако обсуждение этого фактора опять же уведет нас в область политических рас­суждений, в которых языки национальных меньшинств начинают рассма­триваться с точки зрения их нужности, полезности и прочего. А мы выявили определенную группу людей, которые могут иметь мотив освоения своего языка как родного, но почему-то этот мотив для них не работает.

И очевидный ответ на вопрос «Почему люди не хотят изучать свой род­ной язык на протяжении долгого времени?» несложен: не хотят, потому что не могут его изучить.

Помещая обсуждение проблемы в плоскость определенной языковой политики, говоря о необходимости изучения национальных языков как го­сударственных или родных, т.е. о статусах этих языков, о необходимости со­блюдения неких образовательных стандартов, мы постоянно забываем о глав­ном. Языковая политика — это достаточно широкий круг вопросов, к которым статусы языка вообще не имеют никакого отношения, а стандарты возможно устанавливать, когда определен сам смысл того, что мы под этими стандарта­ми имеем в виду. Образовательные стандарты устанавливаются при наличии некоторой определенной базы. Такая база для проведения образовательной политики у русского языка есть. А у национальных языков? Кто занимался изучением методик преподавания национальных языков, интересовался со­стоянием учебных пособий для изучения, учебников? Уровнем подготовки учителей национальных языков? Кто исследовал элементарно контингент об­учаемых, которые приходят в школы, где один бегло говорит на своем родном языке, а у другого знания родного языка на нуле (тут о русских речь не идет — только об этнических татарах или башкирах). Понятно, что на все эти вопросы должны отвечать те, кто и проводит у себя «на местах» языковую политику. Но отвечают ли они на них? И насколько правдиво отвечают, преследуя какие- то свои национальные интересы, которые выдаются за «языковую политику». Общие лозунги «мы готовим билингвов» и «наш государственный язык — та­тарский» в этой ситуации ничего не объясняют. Потому что для того чтобы го­товить билинговов — нужно для начала хотя бы понять, что это за «зверь» и как с этим работать. Придание же языку статуса государственного, когда основная проблема состоит в необходимости его сохранения от исчезновения, вообще вызывает недоумение, так как одно из условий обучения языку — наличие языковой среды, в которой обучаемый и получает основные навыки общения на этом языке. А языковая среда, например, для носителей татарского языка сохранилась только в самых отдаленных районах республики да в нескольких деревнях с компактным проживанием татар вне её.

Говоря же об образовании, мы подразумеваем не ликвидацию языковой безграмотности, а получение учащимися некоторой совокупности знаний по определенному предмету. И преподавание этих знаний должно строиться на основе конкретных условий, четкого понимания целевой аудитории, знания особенностей детской психологии в вопросах изучения языка. Есть все это у радетелей за сохранение народных культур? Очевидно, что нет.

Для меня остается открытым вопрос — какую ответственность несут российские власти в деле сохранения национальных языков и культур, дав только гарантии соблюдения равных прав всем народам?

Но у меня нет сомнений в том, что наши российские политики, ученые, общественные деятели такую ответственность несут хотя бы потому, что, занимаясь политическими дебатами, совершенно игнорируют то обстоя­тельство, что образование и сохранение культур — это совершенно разные вещи. И особая ответственность ложится как раз на тех, кто, занимаясь раз­работкой образовательных стандартов, совершенно не задумывается, что же под «цифирки» закладывается, каким реальным содержанием эти стандарты должны быть наполнены? Поставь они именно эти вопросы перед собой и обществом — и можно уже говорить о том, что нет в этой проблеме никакой «национальной политики».

Только один факт. В КФУ на сегодняшний день закрыты национальные кафедры, в частности, кафедра татарской филологии — единственное место в республике, готовившие специалистов «по профилю». И какое же сохра­нение, совершенствование и развитие государственного языка власти Та­тарстана своему народу при этом гарантируют? Кто и чему собирается учить наших детей?

А вот тут надо вспомнить, что учить берутся и русских детей, у которых есть родной язык, которые считают, что живут на своей родине — России, а Татарстан — это понятие территориальное, и у которых с национальной са­моидентификацией все в порядке. Поэтому им очень трудно объяснить, по­чему они должны учить то, что никакому учению не поддается.

И есть еще один аспект, о котором следует упомянуть. Непродуман­ная, неподготовленная политика, касающаяся любых проблем по вопросам национальностей, может привести к тому, что называется экстремизмом. И это совсем не громкое заявление. Экстремизм — это не только теракты и убийства людей. Экстремизм — это приверженность крайне радикальным взглядам в решении тех или иных политических вопросов, это политика, на­правленная прежде всего против государства, вредящая ему, являющая со­бой попытку разрушить его основы. Разрушение же единого языкового про­странства государства именно такие радикальные методы и демонстрирует. Выпячивание проблем одной национальности, какими бы лозунгами это ни «расцвечивалось», за счет любых других — это фактически проявление именно экстремистских действий властей на местах, ибо нарушает основной принцип Российский Конституции о равенстве прав всех народов.

Власти национальных республик этого могут не понимать, ибо, состав­ляя национальное большинство в управляющих структурах, пекутся прежде всего о своем родном языке и языке своего народа. Могут этого не понимать и простые жители национальных республик — вне зависимости от их этни­ческой принадлежности. Но не понимать этого нельзя никому, кто погружен в эту проблему в силу своих профессиональных обязанностей. Сохранение языка и культуры — это не «политический акт», который можно осуществить за пару-тройку месяцев. Это ежедневная и последовательная работа — пре­жде всего самого народа-носителя. И функции властей в этой ситуации — создание необходимых условий для такого сохранения. А насильственное обучение языкам создает условия как раз для обратного — для разрушения самой идеи «сохранения и развития», когда вместо написания книг начина­ются попытки пересмотра шрифтов и выкидывание прочих «технических» кунштюков. Так что первое, что следует прекратить в этой ситуации, — это лишить всех «желающих» возможности решать проблему радикальными, по сути антинародными, античеловеческими средствами и методами.