П.А. БАСМАНОВ, Р.Р. ИБАТУЛЛИН (Стерлитамакский филиал БашГУ, г. Стерлитамак,РБ) ПРОБЛЕМЫ НРАВСТВЕННЫХ ИСКАНИЙ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ОМАРА ХАЙЯМА

Поэтическое, философское и научное наследие великого представителя Востока Омара Хайяма (1048—1131) является мировым достоянием

«У себя на родине Хайям был больше известен как философ и матема­тик, до XIX века, времени «открытия» Хайяма европейцами, его популяр­ность как поэта была значительно меньше той, которой пользовались, на­пример, Фирдоуси, Саади, Хафиз.

Всемирное признание Омар Хайям получил после публикации замеча­тельных английских переводов Эдварда Фитцджералда, впервые опублико­ванных в 1859 г. Перевод Фитцджералда выдержал до конца века двадцать пять изданий» [2, с. 284].

Версификация смыслов поэтического наследия Омара Хайяма заключа­ется, в том, чтобы передать русским стихом парадигмальность рубаи. Стра­тегия перевода осложняется еще и тем, что переводчику приходится отыски­вать подлинные произведения персидского поэта среди приписываемых ему стихов. В различных изданиях и переводах поэтический образ автора меня­ется до неузнаваемости.

Поэтическое наследие Омара остается бесценным и актуальным в мно­говековой истории народов мира. Но в различных интерпретациях средне­вековый поэт многолик: это продиктовано тем, что Омар Хайям сознательно менял свои позиции и оценки и суждения о мире, человеке и времени. Так, например, В.А. Жуковский склонен был толковать рубаи Хайяма в мистиче- ско суфийском духе, считал поэта «стремящимся к царству вечного, светлого и прекрасного, глашатаем созерцательной жизни и теплой любви к богу». В таком же ключе, задолго до В.А. Жуковского, трактовал Хайяма француз­ский востоковед Николя [2, с. 285].

Долгое время существовала традиция связывать творчество Омара Хайяма с суфизмом. Ранний суфизм впитал в себя так много внеисламских элементов (от античной философии до христианских тенденций), что вос­принимался арабскими традиционалистами как ересь, и его приверженцев нередко подвергали гонениям и даже казнили.

При этом следует указать, что работа Василия Андреевича Жуковско­го об Омаре Хайяме была первым серьезным исследованием биографии и творчества поэта, цитировавшимся всеми позднейшими исследователями- востоковедами, в котором рассматривалась проблема «странствующих» чет­веростиший, т. е. четверостиший, приписываемых не только Хайяму, но и другим авторам. Жуковский писал: «Он вольнодумец, разрушитель веры; он безбожник и материалист; он насмешник над мистицизмом и пантеист; он правоверующий мусульманин, точный философ, острый наблюдатель, уче­ный; он — гуляка, развратник, ханжа и лицемер. Он не просто богохульник, а воплощенное отрицание положительной религии и всякой нравственной веры; он мягкая натура, преданная более созерцанию божественных вещей, чем жизненным наслаждениям; он скептик-эпикуреец, он персидский Абу- л-Ала, Вольтер, Гейне...

Можно ли, в самом деле, представить человека, если только он не нрав­ственный урод, в котором могли бы совмещаться и уживаться такая смесь и пестрота убеждений, противоположных склонностей и направлений, высо­ких доблестей и низменных страстей, мучительных сомнений и колебаний» [1, а 241].

Поэт прожил довольно трудную жизнь, в которой были благополучные моменты и «черные дни», когда он, обвинённый в безбожном вольнодум­стве, вынужден был стать скитальцем. Тяжелые условия общественной жиз­ни вызвали у Хайяма пессимистические ноты в его творчестве, проповедь благостыни сегодняшнего дня.

«Жизнь сотворивши, смерть ты создал вслед за тем,

Назначил гибель ты своим созданьям всем.

Ты плохо их слепил?Но кто ж тому виною?

А если хорошо, ломаешь их зачем» [4, ^ 34].

Омар Хайям не отдавал предпочтения какой-либо религии. Прибли­жаясь к познанию подлинной сущности религии, он во всех верах находил «язык смиренья рыбий»:

«Дух рабства кроется в кумирне и в Каабе,

Трезвон колоколов — язык смиренья рабий,

И рабства черная печать равно лежит На четках и кресте, на церкви и михрабе» [4, ^ 91].

Ортодоксальные мусульманские богословы утверждали, что имуще­ственное и социальное неравенство установлены богом. За изображение порядка, при котором богатые угнетают бедных, как незыблемого, установ­ленного и освященного всевышним мусульманское духовенство в течение столетий восхваляло Коран и его догматы [3, ^ 86]. Но по мнению поэта, такой порядок ошибочен, несправедлив, не достоин человека:

«О небо, к подлецам щедра рука твоя:

Им — бани, мельницы и воды арыка,

А кто душою чист, тому лишь корка хлеба.

Такое небо — тьфу! — не стоит и плевка» [4, ^ 68].

Поэт открыто насмехается над корыстными и двуличными божьими служителями, над бездумным соблюдением множеством людей религиозных обычаев и предписаний:

«Душой ты безбожник с Писаньем в руке,

Хоть вызубрил буковки в каждой строке.

Без толку ты оземь башкой ударяешь,

Ударь лучше оземь всем тем, что в башке![4, с. 167]».

Часто поэт использует скрытую иронию:

«Вхожу в мечеть. Час поздний и глухой.

Не в жажде чуда я и не с мольбой:

Отсюда коврик я стянул когда-то,

А он истерся; надо бы другой!» [4, с.

О четверостишиях Омара Хайяма, через сто лет после смерти их авто­ра, философ аль-Кифти (1172-1248) в своей «Истории мудрецов» писал как о «лютых змеях для шариата» — мусульманского законоведения. Их глубо­кая идейность, логичность и высокие художественные качества привлекли широкое внимание и вызвали многочисленные подражания так же, как и предшествовавшие им рубаи Абу-Али ибн-Сины. В числе последних, од­нако, появлялись и такие, которые вложили в уста Омара Хайяма несвой­ственные ему мысли. Это могло исходить и от представителей чуждых ему духовных кругов, стремившихся извратить и опошлить вольнодумные осно­вы его творчества. Однако эти попытки не принесли идейным врагам поэта большого успеха [5, с. 115].

Следует отметить, что Омара Хайяма представляют как гедониста и певца одного мгновенья, призывающего к необузданному веселью и на­слаждению. Такая трактовка ошибочна. Ведь неслучайно наряду со стихами, утверждающими радости жизни, мы встречаем стремление к постижению вечных её тайн и поисков ответов на философские вопросы бытия:

«Этот мир я сравнил бы с простым фонарем.

Солнце с свечкой, пылающей жарким огнем.

Мы блуждаем, как тени, в загадочном мире,

Ничего достоверно не зная о нем» [4, с. 340].

Поэт проявляет себя не только как философ и учёный, но и как чело­век с тонкой душой, умением созерцать мир. Человек для Хайяма — лучшее творение природы («Коль мирозданья круг есть некое кольцо, в нем, без со­мнения, мы — камень драгоценный»), но в нем борются две силы — добро и зло. Автор признает двойственность человеческой натуры и в своей поэзии утверждает право каждого на земное счастье, любовь и радость. Под духов­но-нравственными ценностями он понимал основополагающие принципы и нормы, основанные на критериях добра, гуманной истины. Он отвергает ортодоксальные позиции блюстителей нравов своего времени, провозгла­шая свободу человека. Художественное своеобразие рубаи Омара Хайяма заключается в том, что экстраполяция философских, духовных и нравствен­ных суждений о времени, человеке и мире сочетается в них с удивительной эмоциональностью и живым восприятием жизни.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бороздина П.А. Очерки истории литератур народов СССР,— Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1991. — 476 с.

2. Литература народов СССР: Хрестоматия для вузов / Сост. Л. И. Кли­мович. — 3-е изд. — М.: Просвещение, 1971. — 473 с.

3. Омар Хайям // Литература и язык. Современная иллюстрированная энциклопедия / Под редакцией проф. Горкина А.П. — М.: Росмэн, 2006. — 584 с.

4. Омар Хайям. «Рубайят в классическом переводе Германа Плисецко­го» / под ред. М.В. Степановой. — М.: Эксмо, 2012. — 388с.

5. Султанов К.З., Султанов Ш.З. Омар Хайям. — М.: Молодая Гвардия, 2007. - 320 с.